Итак, уроки истории могут быть полезными, а могут являться ловушкой.

Имеется еще один, гораздо реже принимаемый во внимание аспект истории, который может иметь значение. Если одна сторона в споре сигнализирует, что она на деле знаток истории, это может также сообщать о том, каким образом воспринимается ситуация и какие шаги могут быть предприняты. Речь идет о тонком намеке на угрозу. Если обе стороны оказываются студентами истории, тогда «шахматная» партия разыгрывается путем обмена историческими фактами и ссылками.

Если мы будем покупать лишь античную мебель, кто будет заниматься дизайном завтрашних античных вещей? Если мы по большей части обращены в прошлое, кто тогда будет смотреть в будущее? Не существует сомнений в явном преимуществе величины затрат интеллектуальных сил на изучение прошлого по сравнению с планированием будущего. Какой бы стоящей ни была предложенная идея, любая научная публикация вызовет доверие, если она занимает позицию смотрящего назад и усматривающего эту новую идею в том аспекте истории, который мы называем «научные данные». Слово «ученый» подразумевает скорее знатока прошлого, нежели дизайнера возможного будущего. История играет свою роль как соль в пище: если ее слишком много, может сдерживаться прогресс (еще один пример кривой Лаффера).

Логика

Имеется задача узника, которому известно, что один охранник всегда говорит правду, а второй всегда лжет. Узник не знает, кто из них кто, а также какой из двух путей ведет к выходу. В силу каких-то причин узник вправе задать всего один вопрос. Как он поступит? Это простая задача в логике. Ответ заключается в том, что узник должен спросить любого из охранников, какой из двух путей порекомендовал бы другой охранник. Искомым является путь, который не будет рекомендован. Это отличное упражнение для логического мышления с изящным решением.

Мы крайне редко пользуемся формальной логикой, как в приведенном выше примере, в повседневной жизни. Большая часть мышления на бытовом, государственном и даже экспертном уровнях основана на восприятии, языке и информации. В лучшем случае возможен всего один логический шаг: если имеет место это, значит, будет то-то. Помимо технических вещей вроде сравнения разных опций получения ипотечного кредита, большая часть мышления осуществляется на перцепционной стадии. Как много из предлагаемой нам информации мы понимаем? Как мы смотрим на вещи? Ответы на эти вопросы зависят от наших привычек восприятия: как мы слушаем, что мы читаем и как выражаем свои мысли.

Несомненно, язык имеет большое значение, заворачивая восприятия в упаковку и позволяя нам видеть только то, что мы готовы увидеть.

Нам не приходится использовать явным образом логику в повседневной жизни, поскольку мы уже встроили логику в наш язык. Привести к гибели кого-либо — вещь плохая, если только речь не идет о войне или самообороне. Слово «убийство» же сразу намекает на отсутствие смягчающих обстоятельств и немедленно ведет к осуждению поступка. Принимая решения по поводу инвестирования своих средств, мы действуем согласно рекомендациям экспертов, ориентируемся на поступки наших друзей и знакомых, а затем уже обосновываем принятое решение с помощью тех доводов, которые имеем. Поскольку все так поступают, все больше людей следуют тому же паттерну, то цены на акции некоторое время растут. Когда на рынке происходит серьезная коррекция, мы также подвергаем это логическому осмыслению. Оно основано на информации, но не на всей имеющейся, а лишь на избранной ее порции, которая отвечает тому, как мы собираемся поступить.

Означает ли это, что негибкость, категории, дихотомии, взаимоисключения и поляризация, свойственные настольной логике, не столь уж важны в реальной жизни? Все эти вещи встроены в наше восприятие, язык и способ мышления.

Если я в состоянии отстоять свою точку зрения, значит, я прав, тогда зачем выслушивать альтернативные мнения?

С наступлением инфляции люди начинают либо больше тратить, либо больше откладывать на черный день — другого варианта нет.

Свобода — это значит по своей воле делать выбор, потому если люди хотят курить, они вольны сделать такой выбор.

Марксизм является заклятым врагом капитализма, поэтому все марксисты враги. Нам не следует торговать с врагами.

Японский рынок не так открыт для импорта, как американский, поэтому нам следует ввести некие меры, ограничивающие ввоз японских товаров.

В этой корпорации всего два крупных менеджера, и это женщины, поэтому здесь, вне сомнения, имеет место дискриминация в отношении слабого пола.

Если большинство находит это правильным, так оно, следовательно, и есть. В этом самая суть демократии.

Во всех перечисленных случаях нас, конечно же, всякий раз подмывало бы сказать: «Все это не так просто»; «Бывают и промежуточные случаи»; «Не во всех случаях это так»; «Могут быть и другие объяснения». Такого рода возражения прямо направлены против категоричности и привычки исключать из рассмотрения многие факторы, что свойственно традиционной настольной логике. Они указывают на такие свойства восприятия, как неполнота (частичность), зависимость от обстоятельств, широкая водосборная площадь, а также на необходимость принимать во внимание альтернативные исходы.

Я веду здесь речь о логике в повседневной жизни, а не об абстрактном предмете для философских рассуждений. Нет смысла напоминать, что бывают примеры плохой логики и что, если бы все были замечательными логиками, все было бы замечательно. Это все просто надежды с позиции крепкого заднего ума. Сама структура настольной логики не позволяет восприятию быть гибким. Имеется явный перебор в правоте, определенности и определениях категорий. Можно предположить: если бы человек выбрал другую категорию, нежели «враг», результат получился бы иной. Но зачем человеку выбирать другую категорию, если «враг» кажется ему подходящей?

Самый простой практический подход выглядел бы так: «Мы не пользуемся (настольной) логикой, даже если притворяемся, что пользуемся. Наше главное средство — восприятие. Поэтому давайте впредь будем руководствоваться тем, что восприятию свойственны частичность, изменчивость и зависимость от обстоятельств». Это значит, что мы можем выразить наше восприятие ситуации, но при этом должны понимать, что это восприятие не претендует на правоту, вытекающую из логической определенности. При этом мы могли бы попробовать отыскать возможные альтернативные восприятия или посмотреть на восприятие других людей. Мы признавали бы, что наши восприятия при таком раскладе справедливы при определенных обстоятельствах, но не являются таковыми при других.

Логика может быть использована для упрочения восприятий (и предубеждений), но ни логика, ни спор не способны изменять восприятия. Если военные молчат по поводу НЛО, это не потому, что их не существует, а потому, что такая информация не подлежит огласке. Создание альтернативных восприятий может быть более успешным: «Есть люди, которые искренне верят, что видели нечто, хотя на самом деле и не видели, как бывает в гипнотическом трансе, поэтому люди, которые видят НЛО, не лгут»; «Существуют способы заставить человека видеть вещи, которых на самом деле нет, как на сеансе иллюзиониста; возможно, что некоторые из случаев с НЛО объясняются именно таким образом»; «Есть люди, которые серьезно верят в существование волшебных существ и привидений»; «Следует держать собственный разум открытым для вещей, подобных НЛО». Каждую из данных точек зрения следует подробно и всесторонне рассмотреть и изучить параллельно с текущим восприятием, не приводя их в состояние конфликта.

Если бы требовалось указать на самый вредный аспект повседневной («встроенной в язык») логики, это была бы дихотомия (или/или) и ее использование в суждениях. В данном случае различие «по острию ножа», свойственное паттерн-системам, явным образом подвергается злоупотреблению, так что вещи, по сути дела весьма похожие, автоматически оказываются отнесенными к различным полюсам (что получает явное выражение в таком деле, как расизм). Как я отмечал выше, дихотомии вытекают из потребности в категориях, отождествлении и принципе взаимоисключения. Эти три вещи есть самая суть настольной логики.

Искусство

Карикатуры, возможно, являются наивысшей формой искусства. Это утверждение либо абсурдно, либо является провокацией или особым восприятием, которое требует подкрепления некими доводами.

Имеются виды искусства преимущественно эстетической (музыка, танец, архитектура, абстрактная живопись), эмоциональной (драма, романная проза, живопись старых мастеров, поэзия) и перцепционной (карикатуры, скульптура) направленностей. Разумеется, данные аспекты перекрываются, и любое произведение искусства может включать любую комбинацию — я просто указал, какие виды искусства являются более чистыми примерами эстетического, эмоционального и перцепционного аспектов.

Карикатура выхватывает в вещах самую суть и дает нам возможность распознать эту суть. Карикатура руководит восприятием совершенно недвусмысленным образом. Люди гораздо более похожи на свои карикатуры, чем карикатуры похожи на людей, с которых сделаны. Подчеркивание одних черт за счет других, характерное для карикатуры, является мощным перцепционным процессом. Нас заставляют сфокусировать внимание на чем-либо, и мы проникаемся сутью этого самого. Книга «Молчаливая весна» («Silent Spring») Рейчел Карсон, как считается, положила начало движению за охрану окружающей среды. Означенные фокусировка и подчеркивание (эмфаза) являются одним из способов, посредством которых искусство в состоянии менять восприятия.

Так сложилось в нашей культуре, что мы отдали восприятие на откуп искусству (не только высокому искусству, но и искусству в широком смысле слова). Мы всегда считали, что восприятие с его переменчивостью не имеет места в религии, логике, математике и естественных науках, а потому может безопасно быть предоставлено в полное распоряжение искусства. Что делает искусство: меняет восприятия или укрепляет уже существующие в обществе? Искусство — это зеркало или диагностический инструмент? Без сомнения, литература в своей основной части отражает внутреннее состояние персонажей, а также ценности того или иного времени. Даже такая книга, как «Унесенные ветром» («Gone with the Wind»), отражала положение чернокожих в обществе и восприятия людей, находившихся в положении рабов. Школьные учебники отражают тендерные стереотипы в обществе своего времени. Если искусство желает быть зеркалом, в котором люди смогут наблюдать положение других в обществе, тогда это зеркало должно действительно отражать то, что есть.

Это верно, что отражение, фокусировка, эмфаза (как у Чарлза Диккенса) способны привести к перемене в восприятии. Того же способно достичь и вложение немодных веяний в уста определенных персонажей. Коль скоро тенденция установилась, искусство в состоянии значительно ускорить ее рост. В литературе, к примеру, все «нечестные стороны» языка (частичное наблюдение, преувеличение, прилагательные, ирония, смещение акцентов, ярлыки) могут быть использованы ради целей усиления тенденции. Просто удивительно, как быстро изменилось в США общее отношение к расовым предрассудкам и экологии.

Механизмы пропаганды столь же мощны, с точки зрения восприятия, в каком бы направлении она ни использовалась, даже если одно из направлений мы называем истиной. Не так давно некурящий человек чувствовал себя почти виноватым за свой статус некурящего. Сегодня же курящий чувствует себя практически изгоем. Есть анекдот про то, как раньше человек, заходя в магазин, спрашивал сигареты, а затем — вполголоса — пачку презервативов. Сегодня тот же человек заходит в магазин и просит презервативы, а затем — вполголоса — сигареты.

Восприятия в состоянии меняться под влиянием искусства. В сознании людей война менялась от чего-то славного (соответствующее отношение подогревалось искусством того времени) до чего-то бесчеловечного под влиянием литературы, кино и телевидения.

В связи с этим можно сказать, что искусство служит трем целям: отражает существующие восприятия; ускоряет изменение в восприятии; иногда приводит к началу перемен в восприятиях. Искусство добивается этого с помощью заверения, догмы, праведной позиции, эмоционального нажима, узкого взгляда на вещи и всевозможных средств пропаганды. Искусство страдает — как, возможно, и должно быть — чрезвычайной нетерпимостью. Таким образом, мы вновь имеем в действии высокомерие логики и системы веры. Но мы не имеем ничего против, коль скоро это все движется в правильном направлении (неважно, как это правильное направление было определено). У нас может оказаться много последователей в начале, и если их не поубавилось к концу, тогда направление должно быть правильным по определению.

Имеется небольшая проблема, состоящая в том, что искусство (в его самом широком значении) должно заинтересовывать, эмоционально затрагивать и привлекать, иначе никто не станет слушать и, образно говоря, начнется «переключение каналов». Данное — довольно важное — соображение оказывает свое влияние на возможности искусства в качестве зеркала. Писателям хочется писать не об обыкновенных людях (наподобие «тракторной» литературы ранней советской эпохи), а о людях со сверхсложными неврозами. Художникам нужно иметь стиль, о котором смогут писать и говорить, как когда-то подметил Том Вульф37. На телевидении должно быть побольше насилия и смертей, поскольку это наилучшая форма драматического отображения жизни.

Если мы будем считать, что искусство задает восприятия, станут ли восприятия, определяемые коммерческой реальностью (Рембо и прочие), в свою очередь, задавать восприятия? Или же восприятия задаются только «хорошим искусством», и мы можем отбросить остальное как пустое, не производящее никакого эффекта?

Не достаточно ли согласиться с тем, что общество может без ущерба для себя передать восприятия в ведение искусства, а логика, естественные науки и математика должны по-прежнему отвечать за свои вопросы. Признавая значительную роль искусства в совершенствовании восприятий, я должен ответить решительным «нет». Дело в том, что хотя искусство в состоянии менять восприятия, оно не делает ничего для поощрения полезных перцепционных привычек. Правота и определенность, которые я упоминал выше, являются противоположностью для субъективной природы восприятий и возможности смотреть на вещи под разными углами зрения. Можно рассчитывать на искусство в деле обогащения восприятий, но не в деле становления перцепционных привычек. Именно по этой причине я считаю, что нам необходимо обучать людей навыкам восприятия (особенно в отношении широты охвата и перемены восприятий) еще в школе.

Я не собираюсь отрицать значение искусства, как и естественных наук и математики, но хотел бы указать на то, что с точки зрения восприятия в наших широко распространенных привычках и методах имеются серьезные недостатки.